Рубрика «Андрейцевские хроники» это сборник материалов, посвященных прошлому и настоящему деревни Андрейцево Кимрского района. Там частично прошло мое детство. «История деревни Андрейцево, ее окрестностей и обитателей» — цикл записок моей мамы Галины Юрьевны Базилевской, входящий в рубрику «Андрейцевские хроники». Многое уже публиковалось ранее на других ресурсах. Кое-что уже опубликовано на www.bazilevskiy.ru Часть I можно прочесть здесь, вторая находится вот тут , а часть IV также доступна на этом сайте. В этот раз — Part III.
Сегодня — об одном громком судебном процессе, в центре которого была семья дворян Мельницких, владевших поместьем в селе Покровском, расположенном недалеко от Андрейцева. Судили казначея Воспитательного дома в Москве Федора Илиодоровича Мельницкого, похитившего вверенные ему деньги, и его детей, которых отец заставил себе помогать. Вся необычность этого дела заключается в том, что благодаря блистательным выступлениям адвокатов, присяжные заседатели осудили действия детей, но признали их невиновными.
«Судятся дети проворовавшегося отца. Отец, строгий, требующий от детей безусловного повиновения и уважения к собственной бородатой особе, мечтающий о путешествии на Афон, молящийся по 4 часа в день, уворовывает самым подлым образом 300000…»
Но обо всем, включая и мнение автора этой цитаты по порядку.
Дело помещиков Мельницких
Со второй половины 19 века поместья в Покровском принадлежали трем семьям. Одна из них, обосновавшаяся здесь с 18 века, – Головачевы-Реформатские. Среди ее членов были уездные предводители дворянства (Алексей Адрианович Головачев принимал деятельное участие в подготовке одного из самых передовых проектов проведения реформы 1861 г.), медики, учителя, лингвисты. Это их стараниями был открыт медицинский пункт в Покровском.
Церковь в Покровском. Наши дни
О владельце другой усадьбы – Фруктове – нам известно из книги «Свежая борозда», написанной А.И. Завалишиным — политуполномоченным, приезжавшим в Андрейцево на время посевной компании 1933 г. В начале 20 века крестьяне не раз просили Фруктова продать им часть своих земель и получали резкий отказ.
«Но потом перевернулось всё, — ожил Леонтий Алексеич.— Ох, как я доволен был, когда власть советская застала Фруктова живым! Головачев подох. Успел умереть раньше революции. А этот, сукин сын, дождался. Ой, как мужики надрывались! Такого ликованья не было в нашей жизни. У живого помещика из-под носу таскать инвентарь — великое дело! Потешились мы. Кажный берёт, что захочет, что облюбовал, насколько силы хватит… Догола раздели кобеля Фруктова, с сумой пустили… Христа-ради собирал куски… Мы и подавали… Придет, бывало, под окно: «Подайте, христа-ради!». Подаем охотно: «На, жри!». А то убежит куда-нибудь, либо подохнет. А нам лестно, что он кланяется перед мужиком. Пойдет на кладбище, к церкви. Сядет на могилу Головачева и ревет: «Молодец ты, Федя, не дожил… А я застал… Все сбылось, чего боялись мы. Раздели. Живу кусками… Скоро к тебе приду». Великое было время! Переменялись люди местами… Прежние хозяева завидовали погребенным». . Такая вот история!
О владельцах третьего поместья – Мельницких – почти ничего не было известно. В интернете находились сведения о дворянах Мельницких, живших в Псковской и Новгородской губерниях. После годичного перерыва я возобновила поиск и вдруг – потрясающая находка! Вот уж правда, рядом лежат пласты знаний и нужно только догадаться, как задать вопрос и по какому пойти пути. Оказывается, в начале 80-х гг. 19 века семья Мельницких из Покровского оказалась в центре уголовного дела, о котором писали все московские газеты.
На Москворецкой набережной возвышается великолепное, в целый квартал, здание, выстроенное в духе классицизма архитектором Карлом Бланком по заказу Екатерины II, – Воспитательный дом.. Грандиозная идея – устроить воспитательное учреждение для сирот в самом центре Москвы, опекаемое самой императрицей, – требовала достойного воплощения. Екатерина Великая с жаром взялась за дело вместе со своим сподвижником Иваном Ивановичем Бецким. Она лично пожертвовала на устройство Воспитательного дома 100 тысяч рублей и ежегодно отпускала для него по 50 тысяч. Но не все шло гладко. Одним из самых громких скандалов в истории Воспитательного дома было дело его казначея Федора Мельницкого. «Мельницкий и его мельничата» – так прозвали это дело в прессе.
3 ноября 1881 года 52-летний казначей Московского Воспитательного Дома Федор Илиодорович Мельницкий получил из Московской конторы Государственного Банка 339.000 рублей на содержание Воспитательного Дома. Уложив из них 337.000 р. в кожаный саквояж, Мельницкий отправился пешком в Купеческий Банк, чтобы внести эти деньги на текущий счет Воспитательного Дома. На полпути он почувствовал себя дурно и присел; когда же он через несколько минут пришел в себя, он увидел, что саквояж с деньгами бесследно исчез.
Взволнованный, он явился к прокурору Судебной Палаты и, рассказав ему обо всем происшедшем, просил арестовать его. Высокое общественное положение Мельницкого в гор. Корчеве, где он до службы в Воспитательном Доме, по единогласному избранию гласных, четыре года был председателем Земской Управы; 11-летняя служба в должности казначея в Воспитательном Доме; материальная обеспеченность; почтенный возраст Мельницкого и семеро детей, — все это не оставляло сомнения в том, что Мельницкого действительно постигло несчастье.
Тем не менее, в виду значительности похищенной суммы, была произведена тщательная проверка его заявления и исследовано поведение его за все время службы. Исследование это заставило подозревать, что Мельницкий симулировал ограбление и деньги присвоил себе. Мельницкий был арестован.
Московская судебная палата
Дело его разбиралось 4—8 ноября 1882 г. в Московской Судебной Палате с участием присяжных заседателей. Поверенным со стороны гражданского истца (Воспитательного Дома), т. е. в сущности, прокурором Мельницкого, выступил знаменитый адвокат Ф. Н. Плевако Решением присяжных Мельницкий был признан виновным в приписываемом ему преступлении и приговором Палаты присужден к лишению всех особенных прав и высылке на четыре года в Томскую губернию. В печати дело Мельницкого подняло большой шум.
Однако денег так и не нашли. И решили понаблюдать за его многочисленным семейством. Агентам полиции подозрительным показалось, что «мельничата», хоть особенно и не шикуют, но и ни в чем себе не отказывают. А ведь, казалось, должны были затянуть пояса – от отца остались одни долги, имения должны были пойти с молотка. А тут одна из дочерей выписывает платья из Парижа, другая покупает золотые часы и шубу. «Мельничата» заводят счета в банках, посещают театры и выставки.
Однако самое пристальное внимание полиции было приковано к старшему сыну Мельницкого, 23-летнему Борису. Борис закончил Техническое училище, серьезно увлекался естественными науками, прежде всего зоологией, и мастерски набивал чучела. И вдруг этот «ботаник» переквалифицировался в предприниматели. Он поступил на работу в только что открывшийся магазин под названием «Русское нефтяное производство» А еще сам осужденный Мельницкий хлопотал, чтобы его перевезли на место ссылки за собственный счет, собирался взять с собой прислугу и заказал удивительную палку – широкую, пустую внутри, по особому чертежу. Интересно, зачем? Что он туда собрался складывать?
Это не обыск у Мельницких, а изображение с почтовой карточки 1931 года «Обыск в профсоюзе».
И вот накануне нового 1883 года, 31 декабря, грянул обыск. Молодые люди с поразительной готовностью сразу во всем признались. Купюры хранились в специально купленных для этого тумбочках, дверцы которых были залиты гипсом. А не поместившиеся в тумбочках пачки лежали в комоде, под простынями. Одновременно обыски прошли у остальных детей Федора Мельницкого и кое у кого из его ближайшей родни. Большая часть пропавших из Воспитательного дома денег была найдена – около 260 тысяч рублей.
Раскаявшийся Борис поведал об истории, которая произошла в их доме примерно за год до этих событий. Дня за четыре до преступления, Федор Илидорович попросил Бориса сделать несколько чучел – глухаря, глухарки и двух зайцев – кому-то в подарок. А вечером, когда все в доме стихло и домочадцы улеглись спать, позвал сына к себе в спальню. Отец признался, что его денежные дела плачевны, он растратил казенные деньги, наделал долгов. Семье грозит нищета. Выход единственный: украсть. Воспитательный дом скоро должен получить 300 тысяч рублей, их-то и надо попытаться взять. Сын обязан ему помочь – ради младших детей. Если откажется, старику-отцу остается только одно – пустить себе пулю в лоб!
Здесь надо сказать пару слов о Мельницком-старшем. Вот как описал его корреспондент «Московского листка», видевший Мельницкого собственными глазами: «Это довольно высокий худой старик, с желтоватым худощавым лицом, окаймленным длинной и густой седою бородой, из-под густых черных бровей тревожно смотрят небольшие, но бойкие черные глаза». Мельницкий был истово верующим человеком, он часами молился, мечтал о паломничестве в Афон, чуть ли ни вериги носил под партикулярным платьем. Был жесточайшим семейным деспотом. Безмерное почитание и беспрекословное послушание – вот чего он требовал от взрослых уже детей.
И все же Бориса пришлось уламывать. Молодой человек пытался отговорить отца от безумных поступков. Убеждал, что он и старшая сестра Валентина могут работать. Разговор был долгим, на всю ночь, со слезами и угрозами. И Борис в конце концов согласился. План был таков. Борис в назначенное время выйдет к Варварским воротам, примет там от отца саквояж с деньгами, унесет его домой, переложит в чучела глухарей и зайцев. Сам же Федор Мельницкий отправится прямиком к прокурору – заявить о краже денег.
Все деньги в чучела не поместились, около 100 тысяч рублей Борис уложил в две папки и спрятал в ящик комода, заложив сверху каким-то тряпьем. Оба саквояжа немедленно сжег в печке. К лету деньги были переправлены в имение в Покровское. Никаких особенных мер предосторожности никто не соблюдал. Чучела просто упаковали в ящики, погрузили в подводы. Какое-то время ящики так и лежали на крыльце деревенского дома, их даже не занесли внутрь. Затем деньги вернули в Москву, когда прошел слух, что имение Мельницкого будет продано на пополнение растраты.
Тогда же Борис посвятил в тайну денег свое семейство, невесту Елену Блезе, а ее родственнику Альберту Дорвойдту предложил 5 тысяч на открытие собственного магазина. Как отнеслась к известию родня? Смущалась, даже негодовала, но понимала – деваться от проклятых денег некуда. Дядюшка сгоряча предложил их куда-нибудь подбросить – на крыльцо прокуратуры, например. Эта экстравагантная идея была отвергнута. Старшая сестра Валентина вначале так вспылила, что, написав отцу гневное письмо, съехала с родительской квартиры. Но ничего, потом привыкла. Брала деньги на содержание младших детей, покупала мебель, одевалась у французских портних. Тетка, Вера Мельницкая, тоже вначале открещивалась от краденых денег, но когда прижало – после смерти мужа у нее на руках оказалось 12 сирот — «заняла», как она говорила, 7 тысяч. Наконец, очаровательная 14-летняя гимназистка Варя Мельницкая получила от старшего брата несколько раз рублей по 25. И все.
Борис заплатил долги отца, рассчитался с юристами. Внимая папашиным заветам, сторублевки разменивал очень аккуратно, потихоньку покупая процентные бумаги, за что получил одобрение того самого дяди, который предлагал подкинуть мешок с краденым на крылечко прокурора. Первой покупкой Бориса была книга Дарвина. Свои траты Борис аккуратно протоколировал. Вот наиболее любопытные строчки: бедным – 5 тысяч рублей; на разные взятки – 1 тысяча 500 рублей, на покупку чучел и кож для них – 1 тысяча 500 рублей; на мелкие расходы и конфеты – 3 тысячи рублей; на лакомства – 300 рублей.
На скамье подсудимых оказались Борис, младшая сестра Варя, старшая сестра Валентина, их родные дядя Лев Илидорович и Вера Николаевна Мельницкие, а также Альберт Дорвойдт с Еленой Блезе.
Фото, конечно, не с суда над Мельницкими. Это нижегородский городской суд. А взято на очень интересном сайте «Иглино и не только».
«На двух мраморных тумбах стоят птичьи чучела работы Бориса Мельницкого. Орел, тетерев, курочка и зайчик стоят как живые и напоминают соскучившейся, утомленной публике о просторе, в котором они обитали до тех пор, пока их не подстрелили и не начинили деньгами Воспитательного дома. По одну сторону чучел сидят подсудимые; сзади них цвет нашей адвокатуры с Пржевальским во главе. По другую сторону темнеют ряды присяжных заседателей с белеющим пятном – большим лбом актера Музиля. Впереди – суд с бледным Демосфеном-Ринком во главе, позади публика, чувствующая себя в положении сельдей в непочатом бочонке и нервно прислушивающаяся к звукам. Картина хорошая». Картину эту нарисовал нам очевидец событий, молодой репортер журнала «Осколки» Антоша Чехонте.
Характеризуя личности подсудимых, следователь Сахаров сказал следующее: Борис Мельницкий держал себя при следствии замечательно: он плакал, и как из рога изобилия сыпались его показания, способствовавшие к раскрытию всего преступления; он показывал на отца, брата, сестру, Дорвойдта, дядю и тетку, и всюду чистосердечно. Елена Блезе и Варвара Мельницкая вели себя при следствии, как дети, которые спешат высказать свои шалости. Вера Мельницкая, явившись к прокурору с заявлением о сделанном у Бориса займе в 7 тысяч рублей, чистосердечно рассказала свою нужду и тягость, при коих она, производя раздел с пасынками, сделала заем: обстоятельства эти, по ее выражению, были таковы, что займешь и у каторжника.
Очень большое влияние на суд присяжных оказали выступления защитников обвиняемых. Поэтому длинная цитата – выдержки из речи присяжного поверенного В. М. Пржевальского в защиту Б. Мельницкого. Они объясняют многое и позволяют почувствовать атмосферу тех лет.
«Господа судьи и присяжные заседатели!
…Какая ужасная катастрофа разразилась над этой семьей, какая поразительная перемена произошла в их судьбе! Жила семья счастливая, довольная, обеспеченная; был у нее отец, горячо любимый своими многочисленными детьми, властный в семье и уважаемый обществом; в семье царил мир — и вдруг разом все рушилось, все погибло! И кто же виновник этого несчастья и горя? Сам отец семейства, своим безумным замыслом собственными руками сгубивший свою семью!
Если вообще нелегко человеку судить человека, то в данном деле ваша задача еще труднее, потому что это дело — одно из тех, суд над которым начинается еще задолго до настоящего суда, потому что это дело имеет не совсем обыкновенную историю уголовных дел, являясь запоздалым эпилогом прежнего процесса, окончившегося 8 ноября 1882 года обвинительным приговором о бывшем казначее Московского воспитательного дома Ф. И. Мельницком.
Старика осудили, но денег не было. Три месяца спустя они, наконец, были найдены. Эта находка произвела большую сенсацию в обществе и снова возбудила с еще большею силой те толки, которые начали уже было стихать. Позор, покрывший имя старика Мельницкого, отразился неизбежно и на его семье; чувство общественного негодования против отца обрушилось и на его детей. На столбцах газет, в сатирических листках, в карикатурах, в стихах и прозе стало повторяться на разные лады имя «дедушки Мельницкого и его Мельничат», как, глумясь, позволяли себе называть детей Мельницкого многие из наших органов печати.
Ни возраст, ни пол не спасали Мельницких от язвительных насмешек, иногда прямо переходивших в обидную брань! Им пришлось выносить на своих плечах не только стыд своего собственного преступления, но и нести безвинно тяжелую нравственную ответственность за их отца. На семье Мельницких повторилась старинная история людского малодушия и беспощадности: друзья отшатнулись от них, а недруги восстали; они не могли найти для себя ни места, ни приюта,— и фамилия Мельницких, по справедливому выражению одного из обвиняемых, стала притчей во языцех.
Перейдя затем к характеристике дела и указав на существенное различие этого дела с прежним, несмотря на то, что речь идет о тех же присвоенных Ф. И. Мельницким деньгах, защитник продолжал:
Тогда слышалось упорное отрицание подсудимым своей виновности; им велась борьба против предъявленных улик не на живот, а на смерть; он до последней минуты защищал с оружием в руках шаг за шагом и камень за камнем ту твердыню, которую так искусно сумел соорудить из христианского благочестия, дешевой популярности и непростительных ошибок официальных властей.
Здесь — совсем иное. Здесь с первых же слов полное признание; не желание скрывать следы преступления, а, наоборот, указание денег там, где едва ли их можно было отыскать, готовность раскрыть преступление и свою собственную душу до мельчайших изгибов; не желание рисоваться мнимою честностью или лицемерным благочестием, а чувство жгучего стыда от сознания своей вины и искреннее стремление загладить ее. Вы видите перед собою людей, или мало понимающих, или вовсе не знающих жизни, которые не смогли справиться с преступлением и с точки зрения преступного замысла так неумело, чтобы не сказать более, привели к концу преступление, столь хитро задуманное и начатое.
Несомненно только то, что преступный замысел зрел в голове старика и обдумывался им одиноко, без всякого участия и советов с кем-либо из членов его семьи. Но логика и сила фактов указывали, что для успеха преступления обойтись без посторонней помощи было невозможно: волей-неволей приходилось искать помощника. Молчаливый, скрытный по природе, лишенный всякой инициативы, бессильный волею, и в то же время уступчивый, мягкосердечный и любящий Борис был как нельзя более пригоден для той роли, которую назначил ему отец в деле задуманного преступления.
Поставленный перед необходимостью решать, помочь отцу в совершении кражи или быть свидетелем его самоубийства, он не смог сказать отцу: «Не пойду с тобой, лучше убей себя. Притом же отец в его глазах представлялся совсем иным человеком, чем мы знаем его теперь. Он являлся для него окруженный ореолом мученичества, жертвой ради спасения своих детей и его, Бориса, от нищеты. Отец затрагивал в нем самые чувствительные, отзывчивые струны молодого сердца: для блага своих детей он шел на долгое, быть может, страдание, для их счастья он отдавал на позор свое имя, на бесчестье — свои седины. Не мог, конечно, Борис понять, сколько своекорыстного чувства скрывалось в поступке его отца, сколько безжалостного эгоизма было в том, что он называл своим самопожертвованием,— да и время ли было для анализа и размышлений?
Если участие Бориса в преступлении было делом отца, то последующая история этого преступления настолько же принадлежит Борису, насколько является делом рук официальных властей. Тут произошло нечто непонятное: деньги лежали так просто, а искали их так мудрено. Точь-в-точь, как в сказке о заколдованном кладе: он лежит тут, близко, стоит только протянуть руки, а волшебная сила отводит глаза и не дает взять клад; так и здесь, должно быть, домовой обошел! А стоило только ткнуть пальцем в чучела, осмотреть нижний ящик комода, опустить руку в изюм — и деньги были бы найдены. Три обыска последовали один за другим, на них присутствовали: прокурор судебной палаты, товарищ прокурора окружного суда, судебный следователь, жандармы, полиция явная и тайная, искали, искали, и не могли ничего найти.
Между тем, если бы обыски были произведены в то время с надлежащей полнотой и осмотрительностью, то не было бы и тех печальных явлений, которые произошли впоследствии. Деньги Воспитательного дома были бы все налицо, шестерых укрывателей, которые судятся теперь, не существовало бы, и не пришлось бы вам судить одно и то же дело в два приема,— сначала голову, а потом туловище.
Я думаю, что вообще не было бы дела Мельницкого, если б не было тех порядков, которые существовали в Воспитательном доме, о которых говорилось на суде и красноречивым примером которых служит та долговая книга для позаимствований из казенного сундука с неприличным названием развратной женщины, которая считала в числе своих постоянных и усердных абонентов всех служащих Воспитательного дома.
Когда вы будете в вашей совещательной комнате обсуждать судьбу Бориса, вспомните о его нравственных страданиях, о том тяжелом уроке, который дала ему жизнь в такие годы, когда люди еще сидят на школьной скамье; не откажите ему протянуть руку вашей помощи во имя его спасения и отпустите его с миром; не лишайте его средства в будущем загладить вину прошедшего и дайте ему возможность начать другую, новую и лучшую жизнь».
Отметим сразу – суд был настроен очень мягко. Учитывалась неопытность «мельничат», молодость, искреннее раскаяние, готовность искупить вину. О снисхождении к девочкам – Варваре Мельницкой и Елене Блезе – просил сам прокурор. Адвокаты Пржевальский и Одарченко подчеркивали безвыходное положение, в котором оказались подсудимые – против отца не пойдешь, на жениха, брата и друга не донесешь. Деньги тратили неумело, по-детски – конфет одних на три тысячи съели.
Вопросный лист к уголовному делу, которое рассматривалось судом присяжных, 1909 год. Фото: архив ТАСС
На разрешение присяжных заседателей было поставлено 23 вопроса:
— на вопрос, доказано ли, что Борис Мельницкий по предварительному соглашению с отцом был пособником ему при хищении 307 тысяч рублей, причем действовал с корыстной целью, а по получении этих денег от отца у Варварских ворот самовольно расходовал их и укрывал, присяжные ответили: да, доказано, но без корыстной цели; на вопрос о виновности ответ был отрицательный;
— факт укрывательства со стороны Дорвойдта, Валентины Гетманчук и Веры Мельницкой признан доказанным, но виновность отвергнута;
— относительно же остальных подсудимых отвергнуты как самый факт, так и виновность.
Зал рукоплескал 10 минут, как в театре, несмотря на звонки председателя. Один только Антоша Чехонте – ровесник, между прочим, подсудимых – не умилялся:
«Судятся дети проворовавшегося отца. Отец, строгий, требующий от детей безусловного повиновения и уважения к собственной бородатой особе, мечтающий о путешествии на Афон, молящийся по 4 часа в день, уворовывает самым подлым образом 300000. За кражей следует целый ворох лжи, лицемерия. Он украл у детей для детей и делится с последними. Боря, Варя, Валя и прочие получают по львиной порции. Но все это, впрочем, не важно, старо. Мало ли воров переловлено на Руси от Рюрика до сегодня и мало ли фарисеев видим мы, плавая по житейскому морю? Немножко новое и любопытное в описываемом процессе есть только одно обстоятельство: на скамье подсудимых сидели люди порядочные, не испорченные, образованные.
Сын Мельницкого Борис кончил курс в техническом училище. Он молод и всей душой предан естественным наукам; зайчик, сделанный им, получил бы на выставке медаль. Поглядите на его безбородое, юное лицо и вы узнаете в нем хорошего, рабочего студиуса. Варенька, дочь фарисея, еще гимназистка. Грех и подумать о ней что-либо скверное. Остальные подсудимые получили от свидетелей самые отменные свидетельства о поведении. И эти порядочные люди были виновны в разделении казначейского куска. Они не сумели противустоять натиску папеньки-фарисея и не вынесли борьбы.
Интересно знать, что запоют эти порядочные, образованные и… ну, хоть честные люди, если им придется вынести на своих плечах более почтенную борьбу? Бывают ведь сражения и посильнее, и посерьезнее, и попочтеннее, чем с папашей, желающим украсть».
Молодой Чехов
Оправдательный приговор по делу вызвал серьезный резонанс в российском обществе, несколько дискредитировал суд присяжных и вызвал негодование среди противников этого института , как такового. Адвокатам радоваться было рано. Ha приговор суда и вердикт присяжных были принесены протест прокурора Московского окружного суда и кассационные жалобы гражданского истца и Л. И. Мельницкого. Разбор дела происходил в Уголовном кассационном департаменте Сената 13 марта 1884 года. Спасать честь суда присяжных взялся патриарх русской адвокатуры присяжный поверенный В. Д. Спасович. Впрочем, это совсем уже другая история.Продолжение следует.